Отправлено: 17.08.08 12:29. Заголовок: Смерть пахла в Росси..
Смерть пахла в России иначе, чем в Африке... В России смерть была липкая и зловонная.
Э.М. Ремарк, "Время жить и время умирать"
Время умирать
В мае 1957 года в Москве начала выходить газета "Нойес Лебен" – "Новая жизнь".
В сознании многих российских немцев "старая жизнь" осталась за порогом Указа Президиума ВС СССР от 28 августа 1941 года. Этим актом советские власти фактически объявили о начале тотального истребления российских немцев. Чем, как не подобной целью, объяснить, что нормы питания, условия труда и быта в "трудармейских" лагерях были много хуже, чем у обычных заключенных? Что отношение государства к собственным гражданам немецкой национальности было куда более жестоким, чем к немцам-военнопленным? Указ от 26 ноября 1948 года придал политике духовного и генетического уничтожения российских немцев статус "вечной".
На таком историческом фоне название центральной газеты "советских" немцев воспринималось многими ее читателями в том смысле, который едва ли приходил в голову ее инициаторам, – как Жизнь после смерти.
Перед вами три рассказа о периоде между старой и новой жизнями российских немцев, три свидетельства о "времени умирать". Воспоминаниями делятся Роберт Веймар, председатель Пермского общества "Видергебурт"; Иоганн Лиссель, пробст по Челябинской области Епархии Урала, Сибири и Дальнего Востока Евангелическо-Лютеранской Церкви, Президент Синода Епархии и Иоганн Гинтер, пенсионер.
У смерти были свои приоритеты, своя жестокая очередность. Роберт Веймар был в этой очереди одним из первых, Иоганн Гинтер – где-то в конце: зрелый возраст, невысокий рост, некурящий, крестьянская "закваска", удачная для тех условий профессия.
Вилли Гайслер, автор стихотворения "Трудармейские часы", – из тех, кто шел вне очереди. Молодой сотрудник газеты, непривычный к тяжелому физическому труду, вскоре после доставки в лагерь был переведен с общих работ в дневальные по бараку. Это его не спасло. Весенний мор 42-го, тысячами "косивший" трудармейцев в лагерях под Котласом, унес и его жизнь. Мой отец, знавший Вилли еще по Палласовке [кантонный центр на юго-востоке АССР немцев Поволжья – ред.], навещал его почти каждый день. В последний визит казалось, что дело пошло на поправку. Увы, через день опознать его тело в горе трупов было уже невозможно. Знакомый санитар передал несколько личных вещей и среди них – картонку со стихами. Очевидно, это был не единственный экземпляр, 18 сентября 1989 г., в свой день рождения, отец получил "подарок" из прошлого – то самое стихотворение, напечатанное в "Нойес Лебен". Вилли Гайслер не был "советским" немцем. Он приехал в СССР из Чехословакии в 1933 году. Его мать, инициатор переезда, потеряла в трудармии и сына, и мужа. С учетом своего слабого здоровья Вилли был уверен, что в трудармию его не возьмут: "Сначала заберут всех воробьев с окрестных крыш". Мой дядя Рейнгольд Бернгардт, не попавший в трудармию по возрасту, хорошо это помнит. Не забыл он и четверостишье моего отца в письме с известием о смерти Вилли и еще одного земляка из Палласовки, известного своим богатырским телосложением:
Der stärkste Riese Und der schwächste Zwerg Liegen beide Auf einem Berg.
В дословном переводе:
Самый сильный великан И самый слабый пигмей Лежат оба На одной горе.
Так вот, в этой новой жизни у каждого из нас своя, порой далеко уже не "немецкая" судьба. Но кем и где бы мы ни были, нам нет прощения, если мы не будем помнить о тех, кто остался там, в тех страшных годах "не жизни", помнить о том, что "мясорубка", в которой мы уцелели, была одна на всех – изуверская политика коммунистического режима Советского Союза в отношении своих собственных граждан немецкой национальности. Одна на всех...
Эдуард Бернгардт, "Штрихи к судьбе народа"
Bernhardt
постоянный участник
Пост N: 145
Отправлено: 17.08.08 15:13. Заголовок: Этот фильм снимали в..
Этот фильм снимали в Чу
Роберт Веймар: Родился я на Дону – Ростовская область, Пролетарский район, село Бекетное. Большое село, практически одни немцы. Выселили нас 17 сентября 41-го. Поголовно. В один день – все село! День теплый такой был, хороший... Эшелон разделили на две части: половина отправилась в Сибирь, другая – в Казахстан. Нас привезли на станцию Чу Джамбульской области. Там разгрузили и развезли по населенным пунктам. Наша семья попала в русский колхоз в 70 км от станции. Некоторые оказались в Молекумском районе, в селениях, где уже жили немцы, выселенные в 30-х годах во время раскулачивания. Начали работать. Я учился в школе, в 8-м классе, и работал в колхозе. Утром шел в школу, после обеда запрягал своего бычка и вез фураж на ферму. Там делал уроки, ночевал, а утром опять запрягал – и назад. Так и учился.
В трудармию меня взяли 7 января 43-го. Были каникулы, получил груз и зашел к бухгалтеру подписать накладные. А там сидит сопляк из военкомата: "Ты чего тут ходишь?" – "Как что? Работаю! Вот, к бухгалтеру пришел..." – " Бросай все, иди домой, собирайся, и чтобы через 3 часа здесь был!" Почему? Зачем? Мне потом бухгалтер сказал, что нас забирают на работу. Мать быстренько хлебушка дала, сала немного, рису кубышку, каши, чего-то еще... Вот так я и попал в трудармию, мне было 15 лет...7-го взяли, 13-го отправили из Чу, а 19 января высадили нас на станции Макат Гурьевской дороги [где находилось подразделение "Казахстаннефти" – ред.]. Утром распределили по участкам. Жили в землянках по 150-200 человек. Двухъярусные нары, блохи, вши... Клопов (смеется) там не было... Зато блох! Блох и вшей горстями гребли. Когда стало солнце припекать, бывало, во время работы снимешь курточку или телогрейку, у кого что есть, расстелишь, и вши вылазят из швов. Соскабливаешь их на лопату совковую и на костерчик – хорошо так трещат!
На нашем участке были, в основном, подростки от 15 до 18 лет. Копали траншеи для прокладки нефтепровода. На других участках работали и 30-40-летние, но очень мало. А так всё молодежь и пожилые, старше 50-ти, ведь в трудармию брали до 55 лет. Мужики обычно были в хозбригадах: портные, сапожники, повара... А мы – на земляных работах. Зима, воды нет... За всю зиму мы ни разу не помылись, забыли, что такое баня. Даже умыться – проблема! Только утром, когда лед растает, умоешься – и все.
На работу ходили пешком. Сначала около километра, потом, по мере продвижения трассы, – километра три. Инструмент не разрешали оставлять на объектах, приходилось тащить на себе. Весь инструмент! А это ломик, кайло, две лопаты: штыковая и совковая. Норма была 10 метров траншеи глубиной 180 и шириной 80 сантиметров. Почва тяжелая -спрессованная глина с песком. Да еще зима... Копали вручную – ломик, кирка, лопата. А сила-то у нас какая?! Дневную норму делали за неделю.
Давали хлеба 800 грамм и баланду. Утром баланда и вечером баланда. Хорошо, когда баланда была с отрубями – она погуще. Но когда с крупой... Там и крупы-то нет: крупинка за крупинкой "гоняется", и все. Одна вода, никаких вторых блюд... Какой там чай, когда воды иной раз не было,чтобы баланду сварить! Воду возили на верблюдах километров за 20, из Маката.
Зимой лед долбили, оттаивали. Там озер масса, но весной эту воду уже брать нельзя: она соленая... Пришла весна, появились суслики. Стали их ловить, жарить. Шкурку снимешь, выпотрошишь на лопату – и на костерчик из колючек. Нажаришь и ешь без хлеба... Но я всего одного суслика съел. Зато ежиков – трех. Еж, чтобы ты знал, вкусней суслика. За сусликов стали преследовать, чтоб не ловили – чума может быть. Наказывали за это, но я в тот раз не попался. Меня наказали за другое. После сусликов пить очень хотелось, а воды-то пригодной нет. Вот и попьют водички то этой, то другой – и дизентерия! Лечить нечем, лекарств нет. Пойло какое-то давали, из трав или чего-то еще.
Тифом начали болеть, но тифозных хоть отправляли в больницу, а с дизентерией, с поносами – нет! Поставили сначала одну, потом вторую, потом третью большую палатку, чтобы укрыть больных от ветра. Огородили колючей проволокой – короче, загон сделали. На тележку ставили бачки с баландой и закатывали туда, а они сами разливали... У каждого своя посуда была – у кого кружка, у кого котелок. У меня, к примеру, был котелок солдатский. В столовой посуды не было, там даже столов не было, чтобы сидя поесть. Была только раздача. Да и чего там садиться-то? В котелок нальют – стоя выпил и пошел...
Так вот, кто сам себе черпает, а кто не может – товарищ ему зачерпнет, он и выпьет. Покормят, тележку крюком вытаскивают, бачки моют, а посуду, которая у каждого своя, ее-то помыть нечем! Там же воды не было нигде. А жара, а мух – ты бы видел! И эта грязная посуда... Вот и мерли как мухи.
Туда попадают: день-два ходят в штанах, а потом без штанов – не успевали их снимать. Так, в одной рубашке, уже не стесняясь... Три-четыре дня, и все – загнулся! Багром зацепят, вытащат, погрузят на повозку и в степь. В степи выкопана яма – траншея широкая. Укладывают туда и песочком присыпают. Один ряд, второй, третий. Жара, запах трупный...
Два раза я ездил их засыпать и больше не поехал – невозможно, дышать нечем! Отказался, а меня за это в карцер. Яма – 3 на 3 и 2 метра глубиной, соленая вода выше колен. Видишь светлые пятна – это были сплошные нарывы, долго не заживали! А была еще "душегубка", дезинфекционная камера – землянка, обитая железом, там печка топится и трубы кругом. Из хозчасти выносили туда фуфайки и вешали на "прожарку" от шей. После этого для 2-3 чувствуешь себя хорошо, а потом вши опять начинают шевелиться. Ты вроде бы отвык от них уже, а тут снова надо привыкать. Вот мы и говорили: лучше бы их не трогали – мы уже привыкли, что они по нам ползают...
Когда сажают в карцер, лишают половины пайки. Сутки меня продержали там и утром говорят: "На работу!" Я говорю: "Отдайте хлеб!" – "Не получишь." – "Хлеб не получу – на работу не пойду!" Заупирался, меня назад в эту яму и продержали до обеда. После обеда лесенку спустили: "Вылезай!" И всех, кто там сидел, человек 7 в тот день, отправили курай собирать – перекати-поле. Топить эту ... "вошебойню". А вечером опять только полпайки дали: "Ты же наказан!" И заперли меня в душегубку. Затолкали туда человек 30, закрыли и ушли до утра. Стучи не стучи – никто не подходит.
Лежать было нельзя, места хватало только присесть. Но главное не это: там нечем было дышать. Под дверями узенькая щелка, так мы по очереди возле нее... Вот так приляжешь... Это ж душегубка! Все герметически заделано, железом обито. К утру двое умерли, задохнулись... Когда открыли, я был еще ничего, а несколько человек оттуда прямо-таки выпали... "На работу!" Я говорю: "Не пойду, пока хлеб не отдадите!" – настырный был. Они меня снова туда, в яму... Потом послали опять курай собирать, чтобы душегубку топить. Собираю и думаю: "Натоплю, ночью заново туда посадят, а выйду ли я оттуда живым?!"
Уговорил товарища годом постарше, тоже из нашего села, Федю Клёстера. За нами не следили. Курай собирали по оврагам, куда его скатывало ветром. Вот оврагами и можно было уйти... А жрать-то нечего. Я рискнул, пошел в свою землянку. У меня там были валенки – изношенные, но голенища добрые. Отнес в хозбригаду, дали полкаравая хлеба. Федя куртку какую-то променял. В котелки воды налили и пошли... Так оврагом и ушли.
Бернгардт: А сколько умирало от дизентерии?
Веймар: При мне умерло больше 100 человек – это дня за 4, пока я не сбежал. В общем, много моих сверстников там осталось. А умирали в первую очередь те, кто курил. Хлеб меняли на табак, быстро слабели. Табак ведь дорогой был, полпайки отдавали. Эпидемия вспыхнула в конце апреля, уже жарко было. А потом, когда начался мор, я оттуда и сбежал – этобыло 13 мая. За это время, при мне, более сотни молодых... А там ведь еще многие ползали... В 57-м приехал я в эту Фурмановку. Встретился с одним, с другим: "Когда ты убежал, после тебя еще этот умер, другой, третий..."
Полностью интервью было опубликовано в информационном бюллетене "Wiedergeburt", а затем в книге "Штрихи к судьбе народа"
Генрих
постоянный участник
Пост N: 514
Отправлено: 17.08.08 16:29. Заголовок: weiter schreiben- is..
Отправлено: 17.08.08 17:46. Заголовок: Для объяснения названия интервью:
Однажды, в феврале 45-го, привезли на участок кино. Перед фильмом киножурнал – военная кинохроника. Показывают, как немцы забирали молодежь, загоняли в вагоны для отправки в Германию. А я возьми да и скажи: "Этот фильм, наверное, снимали в Чу..." Потому что видел, как забирали наших женщин.
Когда мужчин брали, женщин еще не трогали. Их забрали за неделю до нас, подростков. Как раз каникулы начинались, и нас троих послали от колхоза в Чу. Я был на станции, когда их забирали... Женщин – в эшелон, они не идут. Вырывают из рук детей. Дети орут, матери на себе волосы рвут, а их прикладами заталкивают в вагоны... Женщин брали в трудармию до 45-ти, если у них не было детей младше 3-х лет. А если 3 года или чуть постарше, то забирали. Детей, если были родственники, у них оставляли, а если нет – в детдом.
Бернгардт: Да их просто бросали...
Веймар: Да... Вот я и сказал: "Это, наверное, в Чу снимали". На второй день вечером прихожу с работы – милиционер. Пригласил в кабинет начальника: "Вчера кино смотрел?" – "Смотрел!" – "Ты такое говорил?!" Значит, кто-то ему "стукнул"! Рядом сидели все наши и один старичок вольный – пилоправ, станки для пил делал. Так на кого думать? Тогда-то я вообще ни на кого не подумал, это уж потом стал обдумывать...
Ну и забрали меня.
Марьяновка
постоянный участник
Пост N: 421
Отправлено: 18.08.08 08:43. Заголовок: Bernhardt , где можн..
Bernhardt , где можно купить вашу книгу? Я был бы рад иметь её в своей библиотеке. И если возможно с автографом автора.
Bernhardt
постоянный участник
Пост N: 148
Отправлено: 18.08.08 15:57. Заголовок: "У нас свобода с..
"У нас свобода сновидений" (С), Сергей Захаров, конец 70-х.
Увы, у самого один экземпляр остался.
Bernhardt
постоянный участник
Пост N: 149
Отправлено: 18.08.08 21:28. Заголовок: Главное – не ешь все..
Главное – не ешь все сразу!
Иоганн Лиссель: В трудармии я был сначала в Свердловской тайге – Зыковский район, лагпункт Зыково. Когда нас туда привезли 18 февраля 1942 г., там были заключенные, и нас кормили ужином и завтраком еще повара из заключенных. А потом поваров набирали уже из наших.
Нас было 4 человека. Я готовил по ночам завтрак для начальника колонны, специально пек хлеб – он наш хлеб не ел. Готовил обеды и ужины – всё отдельно. Он сколько раз говорил: "Такой вкусный хлеб и такие обеды я никогда в жизни не ел!" Несмотря на это, он меня вышвырнул с кухни, как щенка.
Это случилось год спустя, когда я нечаянно уронил керосиновую лампу в горошницу. Было часа 4 утра. Взял я шумовку, которой мешают горох, и задел за лампу, а у нее посудина была 10-линейная, корона с фитилем – 7-линейная. Кто знает керосиновую лампу, тому известно, что они отличаются размерами. Корону-то я схватил, а посудина с керосином в горохе осталась. Там, может, граммов 50керосина и было-то на 2000 человек. Но, как говорится, одной каплей дегтя можно и бочку меда испортить. Все равно пахло керосином.
В 6 часов подъем. Начальник со всей свитой приходит, проверяет пищу: "Что такое?" Я говорю: "Вот, уронил лампу в котел..." – "Тыискал?" Я: "Целых 2 часа". Он р-р-раз! шумовкой и подцепил ее: "Ты не искал!" Я говорю: "Вот же целая куча огарков от лучин!" Он и слышать ничего не хотел, хотя врач говорил, что никакого вреда от этого не будет, что скотине, когда объедается, по поллитра керосина вливают, чтобы она очистилась. А тут какие-то 50 грамм!
"Ты диверсант!" – сказал следователь, когда меня брали под стражу 3 июля 1943. – "Какой я диверсант, я сын колхозника!" В общем, я оказался "диверсантом" и – на лесоповал!
Весной попал я на молевой сплав. А там заторы. Мы с баграми, неопытные. Оборвался – и в воду, а обсушиться к костру нас не подпускали. Люди умирали "пачками". У меня все ноги покрылись чирьями...
Бернгардт: А обувь какая была – резиновые сапоги?
Лиссель: Какое там – в лаптях работали!
Бернгардт: Прямо в лаптях по бревнам, по завалам?!
Лиссель: Да! Да! Да!
Бернгардт: А когда завал – надо же успеть выскочить!
Лиссель: А это уж кто как сумеет... И обрывались, и тонули! В общем, факт тот, что простыли у меня ноги, в чирьях – ходить уже не мог. Я сказал, что на сплав больше не пойду, лучше на лесоповал. И они "пришили" мне за отказ от трудовой повинности статью 58, п. 7 ("экономическая контрреволюция").
Когда шло следствие, мне следователь, рыжий, с пролысинами, лицо – прости Господи – такое отвратительное, внушал: "Подпиши!" Он там написал Бог знает что. Я взял – и порвал! Он выхватил пистолет и два раза поверх головы мне выстрелил, а я табуретку из-под себя! А там ведь охранники сидят за дверью. Один заскочил – раз! – прикладом мне в левое плечо. Второй – по правому плечу! А первый – еще раз! И перебили мне ключицу. Руки скрутили, наручники надели – и вниз! А там камера, порог высо-о-о-кий-высокий такой – еле перешагнул! Закрыли, напустили ключевой воды под самый порог, и я 4 часа стоял в холодной воде! Камера – один квадратный метр... Руки-то в наручниках, скручены! Плечо ноет. Думаю: если лежать – все, закоченею и умру. И я лицом, куда дверь открывается, уткнулся. Думаю: "Если откроют – я выпаду туда." Потом вроде слышу – далеко-о-о-далеко – открыли. Я упал и больше не помню ничего.
Очнулся – другая камера: метра два длины и полтора ширины, нары. А мне 4 дня ни есть не давали, ни пить. Потом все же принесли. Еще 2 дня я там побыл, и отправили меня в какой-то изолятор. Общая камера, вот как эта комната, а в ней человек 20, наверное. "Давай, рассказывай – как, что?" Я сперва отнекивался, а потом рассказал – вот так и так... "Пиши заявление начальнику, пускай в лагерь отправляют! Ты же дойдешь тут!" – они мне. А я...откуда, прости Господи, "диверсант", сын колхозника знает, что такое "дойдешь"? Я и не слышал этого слова. Говорят: "Доходягой будешь!" Потом (смеется) я узнал, что это такое.
Бернгардт: А кто там сидел – уголовники?
Лиссель: Всякие – и "бытовики", и ворье. "Ты, – сказали мне, – напиши заявление, чтобы тебя перевели." И вправду – написал, чтобы меня до суда отправили на работу в лагерь и дня через 2-3 я оказался там. В штрафном лагере!
"Вот ад-то где!" – думал я. Говорили ведь дома родители: "Попадешь в ад..." Мне так страшно стало. Я начал Богу молиться... Вспомнил Бога! Был там такой Виктор Калинин – самый "крутой". Кр-р-раси-и-и-вый мужчина, лет 35 – картинка! Его боялись, как огня. Все! Начальство, и то боялось – такая сила у него была! Его волю все должны были исполнять. Нет – значит и тебя нет. Потом я узнал, что зона наша перегорожена: по эту сторону были заключенные, по ту – трудармейки-немки...
Штрафной был лагерь, но кормили там хорошо. Они и работали, как бешеные! На пилораме шпалы пилили. Ну, думаю, с лучковой-то пилой проблем не будет – я же на лесоповале побывал. Но был в этом лагере армянин Аракелян. Он пилил, будто масло резал лучковой пилой! Куда там мне было тянуться до него! Я и не успевал. А потом этот Виктор: "Иди-ка сюда – komm mal her!" По-немецки. Он когда-то в школе немецкий учил... Узнал, что я немец: "Setz dich [садись]! Ты немец?" Я говорю: "Да, немец". Ну, думаю, все, конец мне. "И хорошо ты язык знаешь?" – "Ну, как хорошо?! Читаю и..." – "И грамматику знаешь?!" – "Четыре класса..." – "Хорошо, будешь меня учить по-немецки разговаривать." Я: "Как? Я ведь не учитель!" – "Ничего, разговорному научишь!" Это и была моя работа в течение трех с лишним месяцев. И что же? Три блюда получал всегда... Все время немецкий! Он так научился разговаривать, как из пулемета строчил. А ночью он ходил ксоседкам, через вахту... Этобыла моя работа и, можетбыть, мой грех. Что поделаешь, я же "под колпаком" находился! Такая вот жизнь была...
Месяца 3-3,5 прошло, утром на разводе нарядчик: "Лиссель, есть такой?" – "Есть!" – "Сколько ждешь?" – "Червонец!" – "Получи петуха!" Дали пять лет... Пожалели! Ну, что ж, "петуха" так "петуха"! Дней десять – и меня на этап отправили. Сперва был где-то в Саратовской области. В 45-м году заболел желтухой. А там был один профессор, Левин Адам Брониславович, его обвинили в смерти Горького и дали 12 лет. Такой рослый, щеголь был, шляпа-цилиндр... Профессор, на общие работы не посылали. Вот он меня от желтухи и спас. Я чуть было не загнулся. Он сутки возле меня просидел, не отходил. Говорит: "Мальчик, я тебя спасу, не дам тебе умереть". И спас!
Через год перевели меня в Горьковскую тюрьму. Потом – в Котлас... В Котласе заставили покойников раздалбливать. Хоронить не успевали, так они их... Там же Северная Двина, течение сильное – пароход против течения только 3 километра в час давал. Раздалбливали – и под лед...
Бернгардт: Что значит "раздалбливали"?!
Лиссель: Умирали – трупы в сарай складывали. Сваливали человек по 5-6. Смерзались, поднять невозможно, вот их и раздалбливали. Говорю: "Этого я делать не буду!" – "Ну, и ты пойдешь на корм рыбам." Однако господу Богу не было угодно, чтобы я... Еще нужен был, наверное. Отказался. Меня в изолятор. 300 грамм хлеба, стакан воды. Ну и всё – готов: пеллагрический понос. Это когда "доходит" человек...
Попал, в больницу, в 13-й барак, где самые тяжелые были. И одна женщина-врач, Александра Ивановна, отнеслась ко мне как к сыну:" Сыночек ты мой, сыночек! Я не дам тебе умереть, я тебя спасу..." Когда я начал выздоравливать, она за счет умерших лишнюю пайку мне давала. Тут ведь все дело в питании было! Количество паек определялось на вечерней поверке. А утром нескольких человек, глядишь, уже и нету. Их пайки перепадали врачам, а иногда и больным: есть надежда на человека – значит, надо лишнюю пайку дать... Сарай этот с покойниками под нашими окнами был. Мы однажды решили узнать, сколько же людей за сутки туда убирают. Дежурили у окна и насчитали 56 человек. Привозят на санях – головами назад, ногами вперед, либо головы сбоку, ноги внутри. А на ногах бирки: фамилия, имя, отчество, год рождения, статья, срок, когда скончался – и все! Голые! Охранник с вахтерки выходит, всех пересчитывает. Заходит, выходит снова с деревянной кувалдой и по черепу – хлобысь! Чтоб череп лопнул. На всякий случай, вдруг кто притворился... Каждому... Их в сарае складывали... Там были и трудармейцы, и заключенные, в этом больничном городке из 13 корпусов. Это было в Котласе, на моих глазах...
Полностью интервью было опубликовано в информационном бюллетене "Wiedergeburt", а затем в книге "Штрихи к судьбе народа"
Bernhardt
постоянный участник
Пост N: 150
Отправлено: 19.08.08 20:13. Заголовок: Название "Главно..
Название "Главное – не ешь все сразу!" было взято из последнего эпизода интервью:
Лиссель: И в заключение еще вот что. Когда я с кухни попал на лесоповал, то с непривычки норму давать не мог, сразу "сел" на 400 граммов и стал "таять". А там был мой дядя. Он это увидел и говорит: "Что я скажу твоему отцу?! Как ты у меня на глазах с голоду помер?" Взял меня к себе вместо своего опытного напарника. Заставлял работать "через не могу", пилить научил. Я нормальную пайку начал получать, втянулся. Он мне часто говорил: "Если много еды увидишь, то главное – сразу все не ешь! Кишки лопнут, и ты умрешь!"
Потом, уже освободившись, я узнал, что дядю комиссовали как дистрофика. Им выдали на дорогу 10-дневный паек. Они с другом на вокзале съели все сразу. Там и умерли... А я его слова навсегда запомнил.
Эдуард Бернгардт: Вы находились в армии и там Вас ранило...
Иоганн Гинтер: Это было под Смоленском, у Вязьмы. Я ранен был в левое плечо, ключевая кость. Меня отправили в Тамбов, в госпиталь. Там я лежал два месяца, потом мне дали отпуск на месяц.
Поехал домой – я ведь ничего не знал про этот приказ (Указ от 28 августа 1941 г. – Э.Б.), а там уже никого не было... Я в военкомат...
Бернгардт: А домой – это куда?
Гинтер: В Поволжье – село Франк, Франкского кантона АССР НП (центр кантона находился в Гуссенбахе). Там в военкомате мне дали 21 рубль. А потом куда? Они ведь не знали, где наша семья. Я пошел в НКВД. Там тоже точно не знали, но сказали: "Этот эшелон ушел в Тюмень" [эшелон № 714, отправлен со ст. Медведица 3 сентября, прибыл в Тюмень 10 сентября 1941 г. – ред.]. Я в Тюмень, опять в НКВД. Они написали: село Успенка, около 50 километров от Тюмени. Я туда. Нашел семью.
Но пока я все это объехал, у меня отпуск уже заканчивался. Пошел в Тюмени в госпиталь. Там мне записали "негоден к строевой службе", и с этими документами я пошел в штаб. В штабе сказали: "В военкомат". Я – туда. В военкомате: "Иди, мы тебя вызовем." И через пару дней они забрали меня в трудармию...
Вот так я и попал сюда, в Краснотурьинск. Всех построили, выбрали помоложе. Я тоже был не старый. Так с тех пор и работал все время в лесу.
Бернгардт: А Вы не были на строительстве плотины в Краснотурьинске?
Гинтер: Плотину тоже строил. Я, когда первый год работал, возил туда камень, песок.
Бернгардт: Говорят, плотина-то на костях.
Гинтер: Там (усмехается) сколько камней, столько и людей. Там брат мой умер... Все было вручную. Камень и песок, что я туда доставлял, нужно было перевалить через кузов, а потом выбросить из кузова.
Бернгардт: Камни, наверное, дробили тоже вручную?
Гинтер: Вручную. Ни кранов не было, ни бульдозеров, ни экскаваторов – ничего. Там не только трудармейцы работали, но и заключенные. В карьере заключенные загружали машины, а трудармейцы разгружали их тут, на плотине.
Бернгардт: А умирали больше от голода?
Гинтер: Конечно, ведь давали одну баланду и 400 грамм хлеба. А тут такая тяжелая работа... Весь котлован под фундамент завода (Богословский алюминиевый завод – Э.Б.) – там глубина страшная – выкопан вручную, с лопатами и тачками. И зимой, и летом. А если бригада норму не выполнила, тебя не пускали в зону. Правда, я-то по пропуску ходил. А те, что в бригадах, – они лежали по 2-3 часа на улице, пока мастер не попросит, чтобы их пропустили.
Бернгардт: В начале, пока еще были силы, работа, наверное, не казалась такой тяжелой?
Гинтер: Я сначала работал на заводе: ямы делал для столбов, ставил эти столбы. А потом меня взяли на ширококолейную линию, которая шла на 20-й участок. Я работал там месяца два. 11 – это я еще помню – шпал надо было поменять за смену: это норма на одного человека. Вытащить, поставить, утрамбовать, костыли забить. Если ты норму не выполняешь, то получаешь 400 грамм хлеба, если даешь 100% – 800 грамм, а если больше 100% – кило двести. Очень тяжелая работа была. По 12 часов работали, а иной раз и больше. Если ты заболел, тебя все равно вытащат из зоны. Вроде как на работу, потому что у бригадира в плане столько-то человек, и нужно было, чтобы эта цифра была в наличии.
Бернгардт: Прямо-таки выносили из зоны?
Гинтер: Да. Скажем, в бригаде 20 человек, из них 5 заболело, но норму она должна была давать все равно за 20. Я в бригаде не работал, шоферил, мне было полегче. В целом я где-то 25 лет отработал на газогенераторной машине. Сейчас в этих машинах природный газ, а тогда их топили чурками... Я ведь еще дома работал шофером, перед армией.
Бернгардт: Везде немцы погибали, но про эту плотину особенно много говорят.
Гинтер: Там и гибло больше... Здесь многое зависело от начальства зоны. Где-то считались с людьми, а вот на плотине – нет. Они очень плохо кормили людей. В 4-м отряде, где работал я, кормежка была получше. Хоть и баланда, но немножко густая, а им ведь совсем жидкую давали. Это большая разница. Если голод, то каждый кусочек чувствуешь.
Бернгардт: А как вообще смерть воспринималась, как хоронили?
Гинтер: Хоронили?!.. Одна доска снизу, одна сбоку и одна сверху! Я один раз видел, мимо проезжал: их целая машина была навалена, доверху. Одни ноги торчали... Голые, не одетые ни во что! Как куры!
Хоронили их на сорок втором. Это поселок так назывался около Краснотурьинска, где сейчас коттеджи новые. Прямо на захоронениях и стоят. Рассказывают, однажды тамошние пацаны выставили скелет на дорогу... Кладбища, как такового, и не было. Там ни крестов, ничего не ставили. Ямы рыли – и всех туда, в общую могилу. Это то, что я видел. А где-то, может быть, и вовсе без досок, безо всего.
Бернгардт: За время трудармии через Базстрой прошла 21 тысяча российских немцев. Из них 9 с лишним тысяч погибли. Почти каждый второй...
Гинтер: Когда я приехал, здесь работали украинские немцы. Они уже были сильно ослаблены. Над ними очень издевались, они первые были тут. Потом им дали по небольшому пайку и погрузили в вагоны – они уже не могли работать, были слабосильные. Холодно, они голодные. Все съели, и пока до Свердловска доехали, в вагонах почти не было людей, все поумирали...
Заключенных лучше кормили. Я ведь ездил в те зоны, где они находились. 10 лет – это самое большее, что тогда давали. Я видел, как они лежали, – койки и все такое, что положено человеку. И в столовой они по три раза питались. Бывало, продукты привозишь кому-то (это называлось "калым"), и они тебя кормят. У них было гораздо лучше, чем у трудармейцев.
А нам ничего не давали. Вместо кроватей – доски. Дед жены, он был в Омске, еще худшее рассказывал. У них даже досок не было: просто круглые бревнышки положат – на этом и лежали. Ни матраса, ничего...
У нас был один трудармеец, которого уже отнесли туда, где мертвецы лежали. Похоронить хотели, а там было очень холодно, и он очнулся. Он потом еще тут жил, в Сосновке.
Бернгардт: Лютеранский пастор из Челябинска рассказывал, что вначале умирали самые здоровые мужики, те, кто был выше ростом...
Гинтер: Первыми умирали люди, которые раньше физически много не работали, и те, что сильно курили. Если человек курил, он свой хлеб – 200 грамм – на папиросы менял. Значит, вечером, если ему давали 600, оставалось 400. Это курение многих унесло. Когда сильно хочешь есть, то кажется, что курево помогает. Но это не поможет...
Полностью интервью было опубликовано в информационном бюллетене "Wiedergeburt", а затем в книге "Штрихи к судьбе народа"
Bernhardt
постоянный участник
Пост N: 153
Отправлено: 28.08.08 01:33. Заголовок: Окончание интервью И..
Окончание интервью Иоганна Гинтера:
Бернгардт: Откуда табак-то был?
Гинтер: Некоторые получали посылки с табаком. Вот они и продавали.
Бернгардт: Немцы получали посылки?
Гинтер: Да, кое-кто получал, а другие нет. Тут некоторые, даже получая посылки, все равно умерли... Специально отправляли людей собирать посылки к тем, кто мог хоть что-то своим передать, и везли сюда. Я только один раз получил.
Бернгардт: Я однажды слышал о таком. Правда, рассказчица ничего не получила: ее родители уже погибли, оставалась одна тетка с малолетними детьми, собранными со всей родни, и ей нечего было дать.
Гинтер: Это вообще все очень страшно было. Сперва выселили, потом меня и жену взяли в трудармию. Дети без родителей остались. У нас два мальчика с голоду померли. Только старший, Витя, выжил. Ему было лет пять, и он попал в детдом. А эти умерли. Они маленькие были, у жены не было еды и... Молока нет, одежды нет, ничего нет, вот они и умерли.
Бернгардт: Еще до того, как ее забрали в трудармию?
Гинтер: Перед трудармией. Один был грудной, другой немножко моложе Вити, на год. Э-э-х...
Бернгардт: А жену в каком году забрали?
Гинтер: Меня взяли в феврале 42-го, ее в 43-м, а в 46-м отпустили. Она была в Кемеровской области, город Прокопьевск. На глубине 200 метров в шахте работала. Некоторые писали, что женщины у нас не были в трудармии. Все это обман !.. Она хлопотала за старшего, но ее долго не хотели отпускать. Потом с большим трудом отпустили. Она приехала сюда, а затем поехала за сыном. У меня сестра была слепая, ее тоже привезли к нам.
Бернгардт: А сын где в детдоме находился?
Гинтер: Я уже не помню названия этого села. Там польские дети были. Он по-польски разговаривал, когда вернулся.
Бернгардт: А по-немецки?
Гинтер: По-немецки не знал. Мог по-польски и по-русски. Потом он уже у нас учился – мы дома разговаривали только по-немецки... Когда она поехала за ним, возникла проблема с деньгами. Трудармейцы ведь должны были платить за квартиру, за свет, за одежду, если ты ее брал. И на руки почти ничего не оставалось.
Бернгардт: В 46-м году вы уже могли снимать квартиры?
Гинтер: Здесь были бараки. Если ты в бараке живешь, то должен платить за это. За одежду, за баланду, за свет – всё высчитывали, а тебе только 50% платили. Если ты 5 рублей заработал, значит получал всего два пятьдесят.
Бернгардт: А когда начали платить? Уже после войны?
Гинтер: Да... И, конечно, никаких отпусков у нас не было. А потом – вычеты за Красный Крест, за Фонд обороны, за облигации. Это все надо было заработать. А денег ты сам почти и не получал.
Бернгардт: Имеется телеграмма Сталина, в которой он благодарил немцев-трудармейцев Базстроя зато, что они сдавали деньги в помощь фронту...
Гинтер: Да, там все люди деньги сдавали.
Бернгардт: А как это происходило?
Гинтер: Приходят и говорят: "Подпиши вот за облигации, или за Фонд обороны, или за Красный Крест". Ты подписываешься – и все. Мы даже не видели этих денег, их высчитывал из зарплаты бухгалтер.
Бернгардт: А если не...
Гинтер: Тебя заставят. Тут один на облигации не хотел подписываться. Цеслер, он со мной работал на трелевочном тракторе. А позднее трудился один – ночью, в две смены – и зарабатывал по 6 тысяч рублей. К нему пришли и говорят: "Подпишись! " Он не стал. Его забрали туда, в трест Базстрой. Вернулся и говорит: "Если придут, скажут: подпишись – подпиши сразу". Его так обзывали там, страшное дело! Что он против Советской власти и всякое такое, как тогда делали. Он говорит: "Это неправильно, я же в две смены работал!" Все забрали. Но это уже было привычно.
Когда нас выгоняли из дома, там все оставалось – хозяйство, огороды. Их надо было только выкопать, – а тут люди потом с голоду умирали... Да и сейчас так же. 10 тысяч в сберкассе лежали – пропало. 10 тысяч старыми деньгами – это как 100 миллионов по этим нынешним. Мне не надо было бы и этой пенсии. Всё – никогда их не получишь! Вот так... Сколько я живу – все только обман и обман!
Бернгардт: Скажите, а какое там настроение было – всегда мрачное или шутили хоть иногда?
Гинтер: В трудармии? Веселыми мы были только тут, в 20-м поселке. Клуб был, танцевали. Женщин не было, только мужчины с мужчинами.
Бернгардт: Это после войны. А когда плотину строили?
Гинтер: На плотине клуба не было...
Бернгардт: Всегда в подавленном состоянии были?
Гинтер: Конечно!
Бернгардт: И никто не шутил?
Гинтер: Нет... Даже не разговаривали.
Бернгардт: Не разговаривали друг с другом?!
Гинтер: Нет. Одни команды были – вот и все. А ты не имеешь никаких прав. Чего там разговаривать? Если не пойдешь работать – в изолятор! Я один раз там был, когда мой брат в изоляторе находился. Там... там... плохо было... В изоляторе людей всегда обманывали. Им даже тот хлеб, который положен был, туда не носили. Те, кто в изолятор попадал, в большинстве своем не выдерживали. А кто оттуда выходил, потом все равно умирал. Лежали на досках, холод. Железные стены, железные двери.
Бернгардт: А навещать можно было?
Гинтер: Да, если у тебя пропуск есть. А если он в одной зоне, а ты в другой, то тебя просто в ту зону не пустят. Я в 14-й зоне был, а брат в 3-й...
Выключай, я устал... ___________________________________________________________________________________
НАЧАЛЬНИКУ СТРОИТЕЛЬСТВА тов. КРОНОВУ НАЧАЛЬНИКУ ПОЛИТОТДЕЛА тов. ГОРБАЧЕВУ
Прошу передать рабочим, инженерно-техническим работникам и служащим немецкой национальности работающим на Базстрое собравшим 353785 рублей на строительство танков и 1 миллион 820 тысяч рублей на строительство эскадрильи самолетов, мой братский привет и благодарность Красной Армии.
Это было самое тяжелое интервью, которое мне довелось когда-либо брать...
Студент
Пост N: 103
Отправлено: 28.08.08 22:30. Заголовок: Bernhardt, интервью ..
Bernhardt, интервью не просто тяжёлое, а какое-то пронзительно трагическое. Сразу вспоминаются ранее услышанные истории о попавших в детские дома детях трудармейцев. Не знавшие русского языка, они зачастую становились объектами травли со стороны сверстников, родители которых пали на войне.
Уважаемый Bernhard, как все немцы, я наверное слишком сентиментален и поэтому читал вашу книгу "Штрихи к судьбе народа" со слезами на глазах. Мне очень импонируют герои ваших интервью, будь то штангист Давид Ригерт или епископ Зигфрид Шпрингер, но меня смущает только одно. Вы пишете о людях выдающихся, о тех, которые несмотря на все препоны со стороны карательных органов, а может и вопреки, смогли состояться как личности, но очень мало, как бы вскользь посвятили несколько интервью простым людям, на долю которых как раз и выпала самая тяжёлая доля. Планируете ли вы продолжить ваши интервью и если да, то с кем?
Bernhardt
постоянный участник
Пост N: 156
Отправлено: 29.08.08 20:46. Заголовок: Что значит "прос..
Что значит "простой" и что такое "самая тяжёлая доля"?
Где оно - это мерило?
Bernhardt
постоянный участник
Пост N: 157
Отправлено: 29.08.08 21:10. Заголовок: Интервью с Эдвином Грибом
из рубрики "Гость месяца". Вчера, то есть 28 августа у него был день рождения.
С днем рождения, Эдвин Александрович!
Мартовский гость
У нас в гостях Эдвин Александрович ГРИБ, председатель Соликамского общества "Возрождение ".
Эдвин Гриб: Родился я в 1925 г. в немецком селе Хойбуден (основано в 1824 г., по другим данным в 1841 г.), по-русски – Сергеевка. Сейчас это на границе Донецкой и Запорожской областей. Мой отец проработал в этом селе учителем 24 года, был арестован в августе 1937 г. и уже 13 ноября расстрелян. Мать умерла еще в 1932 г., и фактически нас, троих братьев (я был самый старший), воспитала деревня. Все мы жили у одной хозяйки, и колхоз помогал ей за это.
Отец отдал нас в школу с пяти лет. В1941 г. я уже окончил 10 классов Розовской (Розенбергской) средней школы. Насколько могу судить, получил хорошее образование – с 1 -го по 4-й класс в немецкой школе, с 5-го по 7-й в украинской, с 8-го по 10-й в русской. И когда окончил школу, для меня не имело значения, немецкий язык, украинский или русский. В школе все учителя были мужчины. Это, я считаю, тоже большая удача. Уже с 7-го класса у нас было делопроизводство. Мы могли что угодно написать, посчитать на счетах, на логарифмической линейке, на арифмометре "Феликс", который тогда был самым распространенным. Я и сейчас поддеваю молодежь: "Слушай, ты можешь на счетах квадратные корни извлекать?" Все говорят, что это невозможно, а я вот (смеется) умею.
5 сентября 1941 г. меня призвали в армию, а 24 сентября я оказался в Соликамске. Когда призывники разговорились, то оказалось, что все мы – немцы. Я впервые узнал, что немцы говорят на разных диалектах и могут друг друга не понимать. Сначала непонятно, но потом, когда прислушаешься, все-таки начинаешь понимать, а затем и разговаривать...
Соликамск – город очень древний, он основан в 1434 г. на месторождении поваренной соли у реки Кама, где из-под земли били ключи из рассолов. Когда мы приехали туда в 41-м, нас было 12 тыс. мужчин от 14 до 60 лет. Нам поручили построить завод по выпуску пороха для военных нужд, и уже в августе 42-го он дал первый порох. Завод, возведенный российскими немцами, был пущен быстрее других аналогичных предприятий, большинство из которых не удалось достроить даже к концу войны. Все у нас делалось достаточно примитивно, но завод до сих пор(!) дает продукцию.
Немцы вообще во всех условиях работали хорошо, продуктивно, оставив заметный след после себя. И не только как работники. Местное население переняло от них самые разные навыки: в поддержании чистоты в помещениях, в приготовлении пищи, в разведении огородов, которые на севере были развиты очень слабо, и так далее.
В 1942 г. прибыло еще 12 тыс. немецких мужчин-трудармейцев. Они были мобилизованы из тех мест, куда их выселили поУказу от28августа 1941 г. и последующим депортационным актам. Работали в основном в лесу. Из 12 тыс. трудармейцев, строивших завод, 7300 погибли от голода и тяжелых условий труда и быта. Больше половины...
Бернгардт: Трудармия всегда ассоциируется с трагедией, а были ли там какие-нибудь забавные эпизоды?
Гриб: В трудармии, т.е. в лагере, существовали комсомольская и партийная организации. Принимать в них не разрешали – можно было только исключать. А принятые еще до войны продолжали числиться коммунистами и комсомольцами. Представьте себе партийную организацию за колючей проволокой, с каждодневной утренней командой "Шаг влево, шаг вправо считаются побегом – будем стрелять без предупреждения!" Разве это не смешно?!
А трагичных... Я помню случай, когда за сутки в бараках умерло 29 человек. Это даже представить себе невозможно... Вышли на работу, нас пересчитали, и столько же человек должно возвратиться назад. Если кого-то нет, то вся бригада будет мерзнуть и искать его. Из-за скудости питания у нас такая болезнь была – куриная слепота: ночью человек ничего не видел. Как в какую-нибудь яму провалился, так в ней и остался. Все ведь идут вперед, конвой подгоняет: "Скорей-скорей!" Зима,холодно... Потом идем обратно, ищем этого человека до тех пор, пока не найдется. Очень многих находили уже мертвыми...
У нас было 5 лагерей. В первом из них сидели уголовники. Во втором и третьем были немцы – по 6 тысяч в каждом. В четвертом – "члены семей изменников Родины" (ЧСИР): жены, у которых мужей расстреляли, и их дети. Много было жен военных. В пятом – политзаключенные по 58-й статье. Все находились в одинаковых условиях. Как немцев сажали без суда и следствия, так и этих женщин. Их тоже заставляли работать. У них в лагере были садик и ясли. Когда ребенку исполнялось 7 лет, его из лагеря изымали и отправляли в детдом.
В 1943 г. к нам привезли женщин-трудармеек взамен выбывших из строя мужчин. Работали на лесозаготовках, потом на Соликамском бумажном комбинате. Это были женщины, не имевшие детей младше 3-х лет. У нас есть матери, которые до сих пор не могут найти своих детей. Те попали в детдома, там им дали другие имена и фамилии. Бывает, что родители, наконец, находят детей, а те от них отказываются: "Ты – не моя мама!" Все это ужасно...
Когда закончилась война, трудармию постепенно распустили, но всех немцев взяли на спецучет, и мы еще почти 10 лет были спецпоселенцами без права выезда. После 1956 г. немцам разрешили уезжать, но только не туда, откуда они были выселены. Если посмотреть статистику населения, скажем, Пермской области, то получается, что немцы – трудармейцы и спецпоселенцы – до поры до времени вообще за людей не считались. В результате в 56-м году, когда немцев "сняли" со спецпоселения, население нашего Боровска, где числилось 14 тыс. жителей, сразу же увеличилось на 30 тыс. человек. [В пос. Боровск Соликамского района находилось управление Соликамстроя НКВД, на объектах которого работали немцы-трудармейцы. – Ред.] В один день. Вроде мы до этого и не существовали...
В 1950 г. я решил получить высшее образование, стать инженером-строителем, поскольку все это время работал на стройке. Так как выезд нам запрещали, то поехать на вступительные экзамены было невозможно. Но медалистов принимали без экзаменов, и я решил еще раз пойти в школу (вечернюю), чтобы закончить ее с медалью. Это мне, несмотря на разные препятствия, удалось, и в 1951 г. я отправил свои документы в Ленинградский (он тогда назывался Северо-Западный) политехнический институт, на факультет "Гражданское и промышленное строительство", на заочное отделение (об очном вообще нечего было думать).
Я был принят без экзаменов, и зимой 1951/52 гг. меня вызвали на первую сессию. Обратился – такой был порядок – в МВД, чтобы мне разрешили выезд на экзамены. Был большой скандал: "Как ты посмел!" и так далее. Никто ведь не знал о моем поступлении. В конце концов мне разрешили выехать, но наложили резолюцию: "С сопровождающим..." И вот я в 1952-53 гг. ездил на экзамены под конвоем. Конвойный передавал меня тамошнему спецкоменданту (я должен был отмечаться каждую неделю), а на обратном пути снова брал под конвой. После смерти Сталина я уже один ездил. В 58-м окончил институт и стал инженером-строителем.
Еще в трудармии, поскольку я имел блестящее по тем временам образование, меня назначили техником безопасности. Когда назначали, я впервые услышал, что есть такая должность. А через 3 дня произошел несчастный случай со смертельным исходом. Я уже думал: "Все! Посадят!" Но, к счастью, выяснилось, что я не виноват. Так и продолжал работать до нового ЧП.
На кирпичном заводе – подсобном предприятии Соликамстроя – кирпич обжигался в кольцевых печах Гофмана.
Чем скорее кирпич оттуда выгрузишь и снова загрузишь, тем больше оборот печи. При температуре в печи свыше 100 градусов возле нее стоял человек с палкой и буквально загонял туда трудармейцев: "Иди, работай!" Я написал предписание, запрещающее там работать, так как при этом грубо нарушались правила техники безопасности. Директор шум поднял: "Я тебя уволю!" Я все это сообщил в вышестоящие инстанции. Главный инженер Управления написал: "Товарищ Щеткин, не занимайся чепухой, Гриб должен работать..." Когда я передавал эту бумагу директору, то, конечно, боялся – он ведь мог со мной сделать все что угодно. А тот вызвал меня и говорит: "Ты мне нравишься, ты настойчивый. Таким и нужно быть". С этим директором я потом работал до его ухода на пенсию, был даже начальником снабжения. В общем, трудился там, где было нужно.
Когда получил диплом инженера-строителя, меня немедленно назначили начальником производственного отдела на стройке, через 6 месяцев – начальником СМУ. В 1977 г. я стал заместителем директора по капитальному строительству и на пенсию вышел с этой должности.
Комбинат наш был построен в самом начале войны как подсобное предприятие Соликамстроя. Он выпускал все, что нужно для стройки. Абсолютно все! В цехе ширпотреба делали спички, сапожный крем, ручки для учеников – что требовалось, то и выпускалось. Изготовляли фурнитуру, двери, окна... Единственное, что мы не успели построить, – это стекольный цех. В 1946 г. наш комбинат стал самостоятельным предприятием, на котором работали практически одни немцы. Они его построили, а потом и дети их стали тут работать. Это было прекрасное предприятие, считавшееся очень престижным.
В июне 1990 г., когда пошли послабления (до этого наша область была закрыта для иностранцев), меня вдруг вызвали и сказали, что приезжает г-н Адамс из Посольства ФРГ и всех немцев приглашают в Дом культуры. Там нам впервые объявили, что мы теперь полноправные граждане: мол, можете песни свои петь, на своем языке разговаривать. В сентябре (я уже на пенсии был) мы организовали Общество немцев города Соликамска, и меня избрали Председателем. Поскольку я 16 лет был депутатом Горсовета (а затем, вплоть до недавнего времени, Городской Думы), меня в городе все знали. Строители – люди (смеется) всегда известные!
Наше Общество получило от властей довольно большую помощь, все основные вопросы мы решали совместно с администрацией . И я убежден, что главная наша забота – это работа в тесном контакте с администрацией. Не быть нахлебниками, не требовать для себя слишком многого, а нормально сотрудничать. Это, мне кажется, нам удалось.
Правда, в последнее время все наши наработки – в центре культуры, оздоровительно-реабилитационном центре, с художественной самодеятельностью – сходят на нет из-за ухудшения общей ситуации. Дома культуры и больницы закрываются, стадионы зарастают травой. Гибнет вся социально-культурная сфера, а вместе с ней погибает и национальная.
Если людям месяцами не платят зарплату, то в какой клуб человек пойдет, что его заинтересует? Его интересует одно – где найти какую-нибудь побочную работу, чтобы деньги живые получить и семью накормить. Увы, это следствие общего состояния нашей экономики, которое отражается и на нашем национальном движении...
По этой причине я не возлагаю никаких надежд и на организацию национально-культурных автономий. Мы всегда работали вместе с другими национальностями, решали задачи, которые перед нами стояли, и, как мне кажется, очень многое успели сделать. Когда в администрацию области поступил Закон "О национально-культурной автономии", отдел национальных программ собрал представителей всех национальных организаций. Был подготовлен план создания НКА. Мы пришли к выводу, что в нашей области нужно создать 17 НКА. Разработали график – кто что должен делать, мы этой работой занимались. И вдруг в конце прошлого года [1997 г. - Ред.] в администрацию приходят два письма из Миннаца за подписью замминистра В. Бауэра, где он просит ее содействовать скорейшему созданию НКА российских немцев в Пермской области. Естественно, возник вопрос: а почему это так срочно нужно именно немцам? Он поясняет, что прочие народы имеют свои территориальные образования, а у российских немцев территории нет, и потому, мол, для них надо незамедлительно создать НКА. Еще больше меня удивило, когда съезд по созданию Федеральной НКА российских немцев был назначен на 19-20 декабря прошлого года. Нам этот срок показался вообще неприемлемым, поскольку дело было буквально накануне самого главного нашего праздника – Рождества.
Эта поспешность нас просто поражает. Мы всегда считали, что НКА надо создавать снизу. Уже много раз убеждались: когда что-то создается под нажимом сверху, то оно оказывается нежизнеспособным. Поэтому возникают серьезные сомнения – будет ли способствовать решению проблем российских немцев создаваемая НКА?
К тому же я считаю, что не надо одну нацию финансировать и уделять ей внимание за счет других. Это приводит только к межнациональным трениям, если не к конфликтам. Если поставить вопрос так: мол, мы создали НКА, давайте нам теперь деньги, то ни один орган, утверждающий бюджет, не выделит средства только для немецкой НКА. А другие национальности? Ведь Закон об НКА дает им точно такие же права! Спешка в этом деле ни к чему хорошему не приведет.
И еще. Получается, что представители нескольких регионов сформировали Федеральную НКА. А как быть тем регионам, где не успели быстро создать свои автономии? Они ведь тоже имеют право на создание НКА. Вопрос должен был решаться снизу. Много немцев живет не в городах, а на селе, в бесчисленных лесных поселках и т.д. Они оказались исключенными из этого процесса. Пока мы туда дойдем, пока им объясним, что и как надо создавать, пройдет немало времени. Мы можем быстро создать НКА в Перми, Соликамске или Березняках – в крупнейших городах, но большинство-то населения лишено этой возможности. Мне говорят, что они могут присоединиться потом. А почему, собственно, потом?
Может, надо было все делать иначе? Создать местные автономии, зарегистрировать их, потом региональные, а уж они сформировали бы всероссийский оргкомитет. И уже этот комитет (не из одних только представителей Москвы, как вышло фактически) подготовит съезд по учреждению федеральной автономии. А на деле госорганы приняли решение: "Срочно создать!" И в результате федеральная НКА сформировалась не снизу, а сверху.
Я понимаю немцев Перми, которые на конференции по учреждению местной НКА почти единогласно (при 4-х воздержавшихся) решили ее не создавать: "У нас есть своя организация – "Возрождение", мы работаем. Зачем нам еще одна общественная организация – НКА?"
Поспешными действиями можно легко разрушить то, что уже отлажено – работу Общества "Видергебурт", Международного союза немецкой культуры, немецких культурных центров, – не создав ничего взамен.
К сожалению, в последние годы лучшие представители нашего народа уезжают в Германию. Им там тоже несладко. Мало кто работает по специальности и удовлетворен своим положением. Там нет проблем с квартирами, с питанием, государство заботится о стариках, детях. Но удовлетворения у большинства наших переселенцев нет...
Очень плохо, что Россия теряет хороших работников, а они там, в Германии, не находят применения своим способностям. Они сравнивают себя с местными и видят, что находятся в каком-то униженном положении. Если у нас в стране жизнь станет чуть-чуть легче, количество возвращающихся будет расти. Поэтому нужен закон, определяющий статус переселенца, вернувшегося в Россию.
Сейчас я занимаюсь жертвами политических репрессий. Это почти все жители Соликамска, ведь сюда ссылались люди самых разных национальностей. Через мои руки проходит множество документов, свидетельствующих, что не только российские немцы, но и остальное население испытало в своей жизни массу горя. Сажали и расстреливали людей всех национальностей. У немцев это, может быть, заметней, потому что их выселили почти в один момент.
Бернгардт: Да, горя хлебнули все. Но никого ведь не наказали только за то, что он, к примеру, русский. А за то, что немец, наказывали.
Гриб: Хотелось бы обратить внимание на то, что о нашей истории пишут только газеты, издающиеся для немцев. Надо собрать то, что издается по истории российских немцев, и направить во все библиотеки – городские, областные, республиканские. Там этой литературы нет. Издавая книги, брошюры, газеты, вы должны посылать нам и экземпляры для местных библиотек, чтобы представители других национальностей тоже получили представление о нашей истории. Ведь до сих пор даже люди образованные порой спрашивают: "Почему вы остались здесь после войны?" Они думают, что немцы, живущие в России, просто не захотели в свое время вернуться в Германию.
Люди должны знать, кто такие российские немцы, как они здесь появились, как себя проявили и что сделали для России.
"Wiedergeburt", №38, март 1998 г.
Bernhardt
постоянный участник
Пост N: 191
Отправлено: 12.11.08 23:40. Заголовок: Вячеслав Да здравст..
Отрывок из интервью Алексея Леонова о Борисе Раушенбахе.
Посвящается Вячеславу, самому удивительному участнику форума.
Леонов: Я вчера смотрел по телевизору «Обыкновенный фашизм» Ромма. Он сделан был к 20-летию Победы. Потрясающий фильм. А потом показали фильм, так сказать, с другой стороны: история нашей страны в этом же плане. Так вот – жутко, что было. И я пришел к выводу – страна, которой управляет идеология, я имею ввиду не идеология, скажем, экономической целесообразности, а когда просто считается, что вот так надо делать и все кто не согласен с этим подлежат репрессиям или уничтожению, обречена. А такая идеология, как нацизм, как сталинизм, вообще не имеет права на существование. Гитлер-то еще младенец был по сравнению с нашим. Сколько у нас всего было уничтожено. Уничтожали-то ведь самых лучших людей. Борис Викторович как раз относится к этой категории. Он-то еще нашел умное решение и как неординарная личность избежал самого страшного. И все это время висело: «За что? За что?» Ну ладно, там немцев Поволжья – они даже аэродром готовили. Я знаю всю эту историю. С ними был контакт германской разведки, а когда на аэродром сели подмененные люди из МВД, тех, кто их встречал, всех забрали. И это было сигналом, чтобы всех немцев оттуда переселить. Может быть, это и было правильно. Потому что когда немцы подошли к Москве, тут уж не до интернационализма, не до любви. Тем более факт такой был – аэродром. Я года четыре назад садился недалеко от Барнаула. Немецкое хозяйство, люди, которые с Поволжья были переселены. Крепкое хозяйство. Свой пивзавод. Пиво делали уже не какое-нибудь там, а настоящее. Своя крупорушка, своя мельница, свой цех по производству подсолнечного масла. Это не колхоз, а что-то типа еврейских кибуцев, которые производят, перерабатывают и уже в виде готового продукта продают. Председатель этого хозяйства был самым старшим подростком, когда их в 41-м году привезли туда. Мужчины были все забраны для работы на строительстве предприятий Урала, а этих – женщин, стариков и детей – на телегах вывезли в степь и бросили! Вот он был самый старший – 14-летний мальчишка. Выгрузили их там в июле, осталось два-три месяца да начала зимы. Ничего нет: ни топора, ни молотка, ни пилы, ни лопаты – ни-че-го. Как они обходились – трудно сказать. Чем они питались?! В первую зиму вошли в землянках. Я даже не представляю, как они выжили – ничего не посеяли, ничего не собрали. Расплатились полностью – все старики, дети поумирали. То есть все вроде гуманно. Их вывезли из опасной зоны, а дальше: умрут – мы не виноваты. Выжили. Выжили за счет своей энергии. Руками рыли землянки. Перезимовали. Весной на себе пахали. Посеяли – вырастили, посеяли – вырастили – продали. Потом еще, еще и создали крупнейшее хозяйство. Мясо, молоко, хлеб – лесостепная зона. Так вот об этой категории. Не виноваты они. Они люди и никто не имеет права без суда, фактически, высылать на каторгу. Это страшная вещь, которая не досталась нам в наследство от царской России – это полностью порождение нового строя. Всю жизнь говорили: «Мы самые человеколюбивые! Мы любим людей, детей.» Правильно говорят: «Ленин любил детей, но недолюбливал их родителей». Когда я у них был, мне было страшно стыдно за свой народ, за свое государство, что вот так поступали с людьми... А со своим народом? Девять миллионов репрессировано лучших (!) крестьян. Так называемые «кулаки», хотя в Сибири – это не кулак, а середняк. Например, в Смоленской области, если у него две лошади, две коровы – это кулак, а в Сибири – он даже на середняка не тянет. Вот такой был везде подход. В результате полностью лишили себя продовольствия, а затем уже пошла спекуляция – спекуляция природными ресурсами, спекуляция мозгами. Воспитание армии. Так мы создали Германскую армию: бронетанковые войска, горные и люфтваффе. Геринг учился у нас в Липецке, а Гудериан – в Казани. Больше того, наши конструктора помогли создать самые мощные танки – у них ничего оборонного не было. Вот такая история. И в эту историю, ее жернова, попали честные, приличные люди. Честные по природе, труженики. Они в этом – не виноваты. И народ-то наш это понимает. Сколько к ним приходили, на поселении этом – и хлеб им давали, и инструмент... Доброта народная. Вспоминали – было разное... А потом, когда встали на ноги, без конца приходили и отбирали. Это уже высший эшелон власти, райком – отсюда взять, туда перебросить.
Уважаемый Bernhardt, как все немцы, я наверное слишком сентиментален и поэтому читал вашу книгу "Штрихи к судьбе народа" со слезами на глазах. Мне очень импонируют герои ваших интервью, будь то штангист Давид Ригерт или епископ Зигфрид Шпрингер, но меня смущает только одно. Вы пишете о людях выдающихся, о тех, которые несмотря на все препоны со стороны карательных органов, а может и вопреки, смогли состояться как личности, но очень мало, как бы вскользь посвятили несколько интервью простым людям, на долю которых как раз и выпала самая тяжёлая доля.
Светлой памяти моего отца
Генриха Генриховича Бернгардта 18 сентября 1923 - 8 января 2009
Отправлено: 14.01.09 00:54. Заголовок: Книга обо всех В ма..
Книга обо всех
В марте 1998 года я побывал в Барнауле для сверки текста интервью с представителем Президента на Алтае. Остановился у Владимира Алексеевича Кургеева, замечательного человека, бывшего главного инженера нашего прииска, много лет работавшего с моим отцом и столько сделавшего для меня и моих школьных друзей. Владимир Алексеевич был тяжело болен. Мы оба знали, что до его смерти остались считанные дни.
Он был, если можно так выразиться, рыцарем лыжного спорта и спорта вообще, и я рассказал ему, как встречался с прославленным штангистом Давидом Ригертом. Пояснил, что работаю над книгой, что приехал согласовывать текст беседы с Владимиром Райфикештом. Он слушал, кивал, а потом сказал: "Это все хорошо, но ты бы лучше написал про своего отца. Вот кто и все лагеря прошел, и какую жизнь прожил!.."
Конечно, мне хотелось воздать должное достойным людом – Пиннекеру, Верту, Шпрингеру, Ригерту, Райфикешту. Народ должен знать своих героев. Кто еще, кроме самих российских немцев, сможет оценить их успехи в полной мере?! С другой стороны, эти имена служат своему народу: они – наша визитная карточка. Хоть и "парадная", но, тем не менее, очень точно отражающая "внутреннее содержание".
И я ответил, что эта книга не о Пиннекере или Верте, не о Ригерте или Райфикеште, а обо всех российских немцах, прежде всего – о таких, как мой отец.
Мой отец Генрих Генрихович Бернгардт вместе с другими жителями АССР немцев Поволжья в сентябре 41-го был депортирован (на Алтай), а в феврале 42-го отправлен в трудармию. Он попал в Севжелдорлаг, на строительство железной дороги Котлас – Воркута Северо-Печорской магистрали.
Так же, как Пиннекер, прошел через дистрофию, как отец Райфикешта выжил благодаря нашим врачам, таким же немцам-трудармейцам. Как и Веймар, рассказ которого вы прочтете ниже, оказался в похоронной команде. Это произошло во время весеннего мора 1942 года, когда отцу было 18 лет... Как Шпрингер чудом избежал расстрела в конце войны.
Находясь под спецкомендатурой на Ленских приисках, как и Пиннекер, пытался получить образование – писал письма Ворошилову о том, что мечтает стать журналистом и хотел бы учиться. Ведомство Климента Ефремовича ответило дважды, оба раза одинаково: "Каждый гражданин Советского Союза имеет право на получение образования, поэтому Вы можете поступать в любое учебное заведение, находящееся в пределах Вашего спецпоселения". Только после снятия режима спецкомендатуры, в 57-м году, в возрасте 34-х лет, уже имея троих детей, он поступил на вечернее отделение горного техникума.
Так же, как Ригерт, отец старается смотреть на все с юмором. Пережить весь этот кошмар и сохранить нормальную психику без такого подхода к жизни, я думаю, было бы невозможно. Не случайно Ригерт полушутя сказал, что немцы в России прошли естественный отбор на "кислый" характер. По крайней мере, все, что я слышал от отца о трудармии, рассказывалось с большой долей иронии.
Вспоминаю его рассказы о похоронной команде, в которую он попал в связи с расселением их барака из-за возникшей эпидемии.
Трупы из лагеря вывозили до рассвета – под брезентом на тракторном прицепе. Однажды на железнодорожном переезде сломалась сцепка, и отца оставили сторожить прицеп. Утром стали мимо проходить местные. Одна старушка, которая уже ничего не боялась, спросила: "Что, сынок, следишь, чтобы мертвые не разбежались?" – "Нет, бабушка, смотрю, чтоб живые не завидовали!"
Определили новое место для захоронений, выкопали яму под могилу. На следующий день привезли трупы, но ямы уже не было – похоронная команда из другого лагеря сработала на опережение. Пришлось пересматривать "технологию" процесса, управляться за один день.
Его продвижение по службе происходило, по сути, так же, как у Райфикешта, – с той лишь разницей, что работал он не в сельском хозяйстве, а в золотодобывающей промышленности. Его отношение к карьере можно выразить словами Ригерта – она "не стоит того, чтобы из-за нее унижаться".
Когда он был начальником шахты "Крутой", произошел такой случай. У отца очень аккуратная подпись: четкое воспроизведение нашей фамилии, а под ней – росчерк наподобие стрелки. Однажды, на глазах у сотни подчиненных, у него с ехидцей спросили, ткнув в подпись на доске приказов: "А куда стрелка смотрит?" Он ответил с ходу, не тушуясь: "На восток!"
Не спускал он никому и ежегодных майско-июньских словопрений о том, что "некоторые" всю войну отсиживались за спинами фронтовиков. Как это его "доставало", я понял много позже, вспоминая один случай.
Руководящая карьера отца началась в 64-м году, когда очередной начальник неблагополучной шахты "Весенний" погиб при аварии. Вскоре после назначения отца начальником этой шахты там снова произошла авария. Он велел главному механику спуститься в шахту и посмотреть, как быстро прибывает вода (сгорел трансформатор, шахта обесточилась, началось ее затопление). Механик как специалист был, мягко выражаясь, не на высоте, любил выпить и поговорить. Держался он на этой должности за счет того, что принадлежал к разряду "иконописных" – как тогда водилось – фронтовиков.
Итак, авария, требуются быстрые энергичные действия, а у механика вдруг затряслись руки и началось заикание. Отец был отрезвляюще резок: "Двадцать лет как война кончилась, а ты до сих пор трясешься!" Авария была ликвидирована, а механика после этого случая отец зауважал: "Ведь мог же заложить, а не донес!"
Отец перебывал начальником практически всех окрестных шахт – "затыкал прорывы". Среди работяг он пользовался большим авторитетом, потому что, будучи строгим начальником и общеизвестным трезвенником, никогда не увольнял прогульщиков, давая им возможность искупить трудом периодические запои. На этой почве он регулярно имел взыскания по линии парткома, но был непреклонен, говоря, что увольнение прогульщика ведет к его дальнейшей деградации и окончательному спиванию.
Он никогда не пользовался служебным положением в личных целях и не отсиживался за чужой спиной. Так, однажды из-за ошибки маркшейдеров возникла угроза затопления шахты. В новом забое был слышен гул подземного потока. В любой момент тонкая стенка, на которую поток обрушивал удары камней, могла быть прорвана. Отец приказал нарастить перемычку мешками с песком. Рев стихии действовал на психику людей настолько угнетающе, что не все могли это выдержать, и отец с оставшимися добровольцами сам таскал мешки. Не знаю, насколько он был прав в принятом решении, подвергая опасности жизнь людей и свою собственную, но среди шахтеров это имело положительный резонанс.
Когда я задумываюсь о судьбе нашего старшего поколения, меня всегда поражает один факт. Многие американцы, прошедшие кошмар вьетнамской войны, так и не смогли оправиться от психического шока. Это явление носило настолько массовый характер, что дало психиатрам повод для введения специального термина "вьетнамский синдром". Советский Союз и Россия заметно расширили эту терминологию – "афганский синдром", "чеченский синдром" и так далее.
Людей, подверженных подобной напасти, объединяет то, что они долгое время смотрели в лицо смерти, а уцелев, не нашли должной моральной поддержки в обществе.
Мой отец и его поколение российских немцев несколько лет жили среди смерти и несколько десятилетий – в условиях постоянной моральной травли. Но я никогда не слышал, чтобы у кого-нибудь, кто тесно с ними общался, появлялось ощущение, что эти люди перенесли нечто несовместимое с размеренной жизнью обывателя.
Bernhardt
постоянный участник
Пост N: 218
Отправлено: 14.01.09 01:00. Заголовок: О том, какой была их..
О том, какой была их жизнь на самом деле, рассказывают в коротких интервью в рубрике "Гость месяца" информационного бюллетеня "Wiedergeburt" актриса Александра Гардер, хирург Эдварт Рудин, инженер Валентин Кренц, ученый-электромеханик Вильмар Лукас, строитель, активист нашего национального движения Эдвин Гриб. В специальном выпуске " Wiedergeburt ", посвященном Дню Скорби и Памяти российских немцев (28 августа), в подборке "Время умирать" были помещены рассказы трудармейцев Роберта Веймара, Иоганна Лисселя, Иоганна Гинтера, предсмертное стихотворение Вилли Гайслера.
Все эти воспоминания приведены в нашей книге не только в память о погибших, но прежде всего для того, чтобы новые поколения, решая свои нелегкие проблемы, черпали оптимизм в том достоинстве, с которым их деды и отцы прожили свою трудную жизнь. И в этой связи я хочу рассказать еще об одном российском немце – художнике Роберте Вейлерте.
Роберт Романович Вейлерт – автор оформления книги, которую вы держите в руках. Ему же принадлежат и написанные специально для нее портреты Евгения Пиннекера, Иосифа Верта, Зигфрида Шпрингера, Давида Ригерта, Владимира Райфикешта, Александры Гардер-Поповой, Александра Ферсмана.
Просмотрите книги, стоящие на ваших полках, и вы вполне возможно, найдете в них его работы. Им как худож ником-графиком оформлено несколько сот книг. В одной только серии исторических романов "Золотая летопись России" их вышло около пятидесяти. Все, что было сказано о героях этой книги, можно отнести и к Роберту Вейлерту. Пережив все "прелести" свое го времени – непосильный труд с детских лет, "специфическое" отношение окружающих, гибель отца на угольны шахтах Копейска, он не растерял доброго отношения к людям, не утратил чувства прекрасного. Взгляните на выполненные им портреты – с какой любовью они написаны!
Лишь в 48-м году, в 20-летнем возрасте, у него появилась возможность учебы в вечерней школе. После первого диктанта учитель взял тетрадь Роберта и показал ее классу: "А это работа Вейлерта!" Поверх испещренного красными чернилами текста стояла жирная единица, нарисованная во всю страницу. Она была раскрашена как пограничный столб... В школу он все-таки вернулся – через 12 лет, когда в 60-м возглавил Кемеровский городской "парк" скорой помощи, состоявший из 4-х автомашин. Шесть лет упорного труда увенчались не только аттестатом об окончании средней школы и созданием образцово показательного гаража на 57 машин с реабилитационным центром для водителей "скорых", но и обширным инфарктом. И, как следствие, абсолютно неясными перспективами дальнейшей жизни.
Помог дар Божий. В 49(!) лет он начинает заниматься оформлением книг как художник-график, в 57 – становится членом Союза художников СССР. Сейчас Роберт живет в Берлине. Прошлым летом, на свое 70-летие, купил себе музыкальный синтезатор и учится на нем играть. Человеку, наделенному волей и любовью к жизни, пограничные столбы для счастья не помеха...
Все даты в формате GMT
3 час. Посещений WD-форума сегодня: 106
Права: смайлы да, картинки да, шрифты да, голосования нет
аватары да, автозамена ссылок вкл, премодерация вкл, правка нет
- участник сейчас на форуме
- участник вне форума